Меня потянуло на сантименты, запасайтесь носовыми платками.
Как всякая порядочная девушка, я влюбилась в возрасте 13 лет, это если не считать яслей, где я, по рассказам очевидцев, зажимала в угол бедного мальчика вдвое хлипче меня, и зацеловывала до слез. Его. Потому что я была сильнее, и никаких шансов вырваться у него не было, а к любви он был еще не готов, мальчики, знаете, они всегда развиваются с заметным отставанием. А некоторые так даже и до старости не успевают развиться, и этих мы не любим.
Потом у меня был период затишья, я всему на свете предпочитала поход в районную библиотеку и ночи проводила с книжкой, под одеялом и с фонариком.
Но в тринадцать лет меня накрыло волной. Нас, девочек, начал волновать вопрос лифчиков, и в раздевалке после физкультуры происходили оживленные дебаты на тему: стоит ли что-то туда подкладывать, и у кого уже какой номер. Я старалась быть выше этого, но все равно слушала с интересом, особенно истории первых романов, кто куда с кем и как. Я осматривалась в поисках подходящей кандидатуры, но, принимая в виду обстоятельства, выбор мой был крайне ограничен. Ровесники меня не интересовали. Они были просто ужасны, да, ну просто невыносимо ужасны. Никакой романтики. Они отметались заранее и без разговоров.
Все известные мне на то время классические произведения мировой литературы предлагали в качестве подходящего кандидата учителя. С учителями был полный швах. Был товарищ майор (НВП) с его зелеными человечками, весь в прыщах на красной рязанской ряхе, с фигурой, как у пня. Был географ, увлеченный биополями и с горящим безумным взором. Физрук, хоть прямо сейчас на рекламу кошачьих таблеток “Антимяу”. И завуч, влюбиться в которого невозможно было даже наощупь: он уже тогда был значительно ниже меня ростом. Мне бы какого учителя французского, с такими, знаете, локонами, и чтобы все это за изучением спряжения глагола aimer.
Возжелавшая влюбиться в учителя девушка была фактически обречена либо остаться вечной девой, либо поменять сексуальную ориентацию.
Тем не менее, судьба была ко мне благосклонна. Идеальный кадр (тогда еще говорили “кадр”) нашелся в лице учителя музыки. Нет, не совсем учителя музыки, но почти: он был нашим концертмейстером на уроках хора в музыкальной школе. Вот послушайте: он был красив, как греческий бог. И так же талантлив. Он организовывал полузапрещенные в те времена дискотеки, где крутили запрещенную музыку: Битлов, Скорпионов, Дип Пёрпл, и все такое. У него был настоящий двойной альбом Jesus Christ Superstar! Вот с этой песенкой! С ума сойти.
Короче, там был полный джентльменский набор (включая и папину Волгу, ааааа!!!) на которой он летал по нашим окским просторам, что твой Шумахер. Все было хорошо, кроме одного: у меня не было вообще никаких шансов. Просто ни единого! В тринадцать лет я была ужасна. Толстенький колобочек с глазками, прикрытыми щечками. Мама говорила, что красота – в полноте, и накладывала еще порцию картошки. Еще мама говорила, что одеваться девочки должны начинать не раньше восемнадцати лет, когда придет время искать мужа. А пока я ходила в продукции фабрики “Смена”: у меня были две пары брюк и зимнее пальто в клеточку, из которого я давно выросла, так, что рукава там были чуть ниже локтя. Правда, к тому времени мама дала слабину и мою стрижку “Котовский” заменили на стрижку “Ветерок”, от которой щечки еще лучше выделялись на фоне лица (или, скорее, лицо терялось на фоне щечек, что уже не важно). Если добавить сюда войлочные ботинки “прощай, молодость!”, получится законченный портрет безуспешной соискательницы.
Я все это прекрасно знала, в зеркало смотрела без иллюзий, но все равно мечтала, что он меня дождется, всего каких-то пять лет! И мы поженимся. Невзирая на острую конкуренцию в лице блестящих блондинок, провинциальных богинь в перманенте с розовым лаком на ногтях. А у нас в городе каждая вторая девушка – богиня, это сразу замечали все приезжие. Только я была первая, не вторая. И мне оставалось только мечтать. Я была готова вообще на все ради него: например, начать тонуть, чтобы он меня спас. Или попасть в логово к пиратам, а он бы меня вызволил. Или даже умереть, и тогда он поймет (может быть), какое сокровище он потерял. Все это было очень возвышенно и прекрасно, жизнь обрела смысл и содержание, я старалась как можно быстрее вырасти, выбиться в блондинки и накрасить ногти розовым.
Катастрофа случилась на каком-то городском концерте, где наша музыкальная школа была представлена группой девушек, от которой ожидали исполнения романса “Ты, соловушка, умолкни”. Он был акомпаниатором. Перед концертом мы сделали разминочную спевку. Очень старались, выводили жалостливыми голосками “ты не шли мне звооооонких трееееелей нааааа заре из сааааада!!!!!” Вместо похвалы или там даже просто молчаливого одобрения он сказал, что строчки
Сердце сразу замирает,
Тяжесть давит душу
нам следовало бы исполнять как “тяжесть давит в уши”. И что наш квартет больше всего напоминает хор голодных из оперы “Подайте кусок хлеба”. Ему было можно. Он-то сам пел в Московском хоре мальчиков, и как пел! Не то что мы. Потому и тяжесть в ушах, это ясно, как божий день. Это как если кому-нибудь, вскормленному на паштете из гусиной печенки (фуагре) выдали банку рыбного паштета “Волна”. И заставили есть.
В этот самый миг я поняла всю тщетность своих стремлений. Если бы я тогда умела говорить на французском, я бы прямо не сходя с места исполнила: “Le vent me vient, Le vent m'évente, L'amour est mort-e…” Прямо как любимая мною Джоан:
Но, боюсь, мой вариант только усилил бы негативный эффект “Соловушки”.
Вот так трагически закончилась моя первая любовь.
В утешение читательницам могу сообщить, что это была первая и единственная безответная любовь в моей жизни. Со всеми остальными я использовала безотказную методику, отточенную на одногрупнике в яслях.
