Французская болезнь

Это не сифилис, как было принято долгое время считать. Настоящая французская болезнь - это массовая любовь к забастовкам. И месяца не проходит, чтобы кто-то где-то не забастовал, не перекрыл аэропорт, не уселся на железнодорожное полотно, не закрыл школы, больницы, не перекрыл автомагистрали и не вышел на манифестацию против глобализации, плохой погоды, понижения уровня жизни и повышения среднегодовой температуры. Французы пребывают в твердой уверенности, что, что бы ни происходило, от засухи до наводнения - это вина правительства.  Экономика падает? Устроим по этому поводу забастовку. В результате забастовки еще более замедлился экономический рост? Отреагируем еще одной забастовкой. Начальник мужа уже давно боится ездить во Францию: из четырех поездок за год три раза он был вынужден часами сидеть в аэропорту или стоять в бесконечных пробках только потому, что французам вздумалось в очередной раз выразить свой протест против несправедливого устройства жизни. У английских, немецких и прочих европейских бизнесменов уже давно выработалась устойчивая идиосинкразия на словосочетание "деловая встреча в Париже". Лондон и Франкурт выглядят гораздо более привлекательно, потому что риск оказаться погребенным под очередной волной манифестантов там равен фактически нулю.  В большинстве случаев самые массовы акции протеста происходят по самым удивительным поводам. Например, забастовка школьников и студентов против облегчения условий контракта первого найма на работу. Идея был в том, чтобы обеспечить работодателям возможность найма выпускников вузов, не связывая им руки в случае, если молодой специалист окажется непригодным для работы на фирме. То есть, попросту говоря, дать возможность его уволить. Предполагалось, что в итоге работодатели будут более охотно нанимать выпускников, которые в настоящее время перебиваются стажировками и краткосрочными контрактами, поскольку нанимать их на постоянную работу - дело крайне рискованное. Попробуй их уволь потом! По судам и трибуналам затаскают. В результате в течении нескольких недель все французское студенчество сидело на рельсах, как достопамятные российские шахтеры. Разве только касками не стучали. Моя племянница тоже сидела. Когда я вежливо поинтересовалась, чем ее не устраивает проект закона, она с возмущением ответила, что не хочет быть уволенной без объяснений. На вопрос о том, почему она так озабочена гипотетическим увольнением, и при этом совершенно не интересуется вполне реальным повышением шансов на то, чтобы быстро найти постоянную работу, Джессика ответить затруднилась. Смотрела на меня глазами в макияже молодой кассирши и задумчиво жевала жевачку. На том наш диалог закончился. Но каждый остался при своем мнении. Когда я думаю, что из-за ее сидения на рельсах сотни и тысячи людей не попали на работу, не смогли вовремя забрать детей из школы, не навестили больных родственников, не попали в кино, ресторан, на важную встречу, не уехали в отпуск и испортили себе кучу нервных клеток - мне хочется Джессику и всех ее единомышленников взять и прибить. Потому что, на мой взгляд, французская забастовка - это форма терроризма:

Le terrorisme est l'emploi systématique de la violence (attentats, assassinats, enlèvements, sabotages...) à des fins politiques.

Терроризм - это систематическое применение насилия (покушения, убийства, похищения, саботаж) в политических целях.

Совершенно не понимаю, почему никому еще не пришло в голову рассматривать действия забастовщиков в этом ракурсе и применять к ним адекватные меры? Наверное потому, что право на забастовку здесь - это что-то вроде священной коровы в Индии: она может спокойно развалиться посреди проезжей части а на нее и побибикать нельзя. До такой степени нельзя, что даже изобрели специальный термин - вместо того, чтобы честно и открыто называть массовые безобразия безобразиями, их застенчиво именуют "социальным движением". А то, что из-за "социального движения" страдают люди - не волнует, кажется, вообще никого.

В день нашего вылета на контитнент обстановка на Гваделупе накалилась донельзя. Простестанты с раннего утра перекрыли все ключевые дороги и перекрестки на острове, и наши шансы вернуться домой с каждой минутой становились все более и более безнадежными. В обед я получила сообщение на мобильник от ЭрФанса о том, что наш рейст откладывается на два часа. Вин постоянно ходил к машине слушать новости о развитии ситуации по радио, а в остальное время перелопачивал интеренет в поисках ободряющей информации. К сожалению, никакой информации, ни хорошей ни плохой, добыть не удавалось: ленты новостей о Гваделупе не говорили ни слова, зато в подробностях рассказывали о том, что происходит в Греции. Вообще, складывалось такое впечатление, что полная остановка жизни на острове не волнует никого, в том числе и самих островитян. Хозяин гостиницы вызвался нам помочь - он позвонил в отделение полиции и спросил, есть ли какие-либо шансы доехать от Дээ до аэропорта. Ответ нас расстроил: "Шансов никаких. Только если по воздуху". Пока мы обсуждали нашу ситуцию с хозяином, к нам начали подтягиваться местные жители, до этого мирно отдыхавшие на террасе. Один из абригенов поразил меня до глубины следующим откровением:

"Я сейчас не бастую, но вот, скажем, в прошлом году, бастовал вместе со всеми. Уже не помню из-за чего, но тогда мы сумели держать остров в блокаде больше недели! Так что не факт, что вам удастся уехать, ни сегодня, ни завтра. Можете, конечно же, попробовать, но я вам не советую - только потратите зря время и нервы!" Я смотрела на него с искренним восхищением: это каким же идиотом надо быть, чтобы не помнить, из-за чего бастовал, но помнить, что длилось это неделю! Мои худшие подозрения подтвердились: для французов главное в забастовке - это процесс. Результаты их не интересуют никапельки.

В итоге мы все-таки решили прорываться с боем. Всего через пару километров езды по абсолютно пустой дороге мы наткнулись на засаду из двух автобусов, поставленных поперек трассы. На обочине тоскливо томилось несколько десятков автомобилей с выключенными двигателями, а откуда-то сбоку неслись дикие крики веселящейся молодежи. Вин, вооружившись билетом на самолет, отправился на разведку. Через пять минут он вернулся с крайне удивленным выражением лица, завел мотор, посмотрел на меня и сообщил, что нас пропускают. За 10 евро. Вот так получилось, что первый раз в жизни Вин дал взятку.

Пританцовывающие в креольских ритмах молодые люди (общим количеством человек тридцать) показали нам проселочную дорогу в объезд и пожелали счастливого пути. Дорога уже была наезжена - забастовочный бизнес работал хорошо и приносил организаторам неплохие дивиденды.

Десятью километрами дальше - очередная засада. Но подешевле: пять евро. На следующей хватило предъявления билетов на самолет. Потом еще 10 евро. Потом билеты. Еще 5 евро. Вот так и доехали: будем теперь знать, что на Гваделупе дороги платные, как скоростные трассы в континентальной Франции. Единственная разница: в метрополии платишь за возможность ехать быстро, а на Гваделупе - за удовольствие покататься по кюветам и позабираться на высокие тротуары в объезд автобусов и грузовиков. За экстрим, то есть.

В аэропорт мы приехали вовремя. Я побежала в аптеку прикупить что-нибудь от простуды, которую подхватила накануне, но тут по радио объявили, что всех пассажиров просят срочно пройти в зону вылета "всвязи с социальным движением". Центральный вход в аэропорт был перегорожен сваленными в кучу багажными тележками, а на улице сидели на чемоданах сотни людей: пока одни борются за то, о чем через год забудут, другие ночуют на асфальте.

 

Я почувствовала себя в относительной безопасности только когда самолет начал разгоняться по взлетной полосе и стало ясно, что она ничем не перегорожена. А окончательно успокоилась только в воздухе. И теперь на полном серьезе размышляю: а стоит ли ездить в отпуск на французские острова? Ведь рядом столько красивых местечек, принадлежащих Англии, Дании и Голландии, и где вероятность попасть засаду равна нулю.

PS
Итоги забастовки на Гваделупе: Цены на бензин снижены. Их снижение профинансировано из местного бюджета. То есть деньги переложили из одного кармана в другой. Окончательная сумма убытка от полной парализации жизни на острове пока неизвестна, но по предварительным оценкам три дня принудительного отдыха обошлись местной экономике в 40-50 миллионов евро. Но об этом тоже забудут уже через год.
Vive la France!