Про любовь

Детские обиды не забываются, но перерабатываются. У кого лучше, у кого хуже. У меня на это ушло сорок лет.

12/05/2005

///

… зато был огород, на котором мы кормились, чтобы не умереть с голоду. Кормились, впрочем, хорошо, и я сейчас могу носить свою одежду от десятилетнего возраста, с той поправкой, что тогдашние брюки теперь - шорты, а футболки - топики. На похудание ушло много лет и усилий, но зато теперь меня никто не заставит съесть четвертую тарелку жареной картошки.

… Так вот, об огороде. На мне испытывалась методика трудового воспитания товарища Макаренко, "чтобы оставалось меньше времени крутить собакам хвосты". В три года мне вручили в зубы лопату и велели копать.

… Меня никогда не били делом, меня били словом. Это надежнее и не оставляет следов.

… Окончание детского сада ознаменовалось радостной вестью, что теперь я уже совсем взрослая и дача переходит полностью на меня. Такое доверие меня не то чтобы порадовало, но деваться было все равно некуда: мама в порядке эксперимента ввела "царские дни". За сопротивление воспитательному процессу мне выдавалось денежное содержание из расчета подушных доходов за вычетом всех общих расходов, что равнялось восьмидесяти копейкам в день, на которые мне и предлагалось самой жить. Выходило чуть меньше четырех пирожных, или десять мороженых за восемь копеек, или десять коржиков, а газировки без сиропа - без счету, но к вечеру от такой диеты начиналось дикое бурчание в желудке и неутолимое чувство голода. Я держалась несколько дней, а потом опять начинала смиренно копать.

… Так все оно скучно тянулось, хвосты соседских собак были в полной безопасности, к огороду потихоньку прибавлялось домашнее хозяйство, стирка, глажка, магазины, ремонт квартиры, бетонирование садовых дорожек и строительство дачной мебели, зато музыкальную школу, бальные танцы, лыжную секцию и легкую атлетику никто не отменял. И пятерки в школе были тоже моей обязанностью. И еще мама любила ставить мне в пример племянницу своей подруги, которая "очень грациозна, а ты ходишь, как слон, и никакой осанки". Ну какая, позвольте спросить, осанка, после замешивания бетона и уборки картошки с перетаскиванием всех мешков? Но в остальном мама гордилась, и говорила, что мужики нам не нужны. Оно и правда: какой мужик составил бы мне конкуренцию? Мужик может и дверью от такой жизни хлопнуть, а ребенок куда денется?

В итоге к моменту окончания школы я поклялась никогда в жизни не прикасаться к половой тряпке, кастрюле, утюгу, пианино, швейной машинке, лыжным палкам и поливать все попавшие в поле зрение огороды каким-нибудь концентрированным гербицидом, а самое главное - разбогатеть, купить большую бомбу и взорвать к чертям собачьим родной город со всеми его милыми обитателями, эвакуировав предварительно тех, кого я любила, куда-нибудь на Гаваи. И вообще ничего тяжелее сигареты не поднимать. В результате мне более-менее удалось выполнить все пункты программы кроме бомбы и гербицида (вместо бомбы хорошо поработали сами сограждане, а огороды я упорно обходила стороной), разбогатеть тоже удалось, вопросами быта не заморачивалась и сокращала до минимума, а на предложения мамы приехать помочь посадить картошку отвечала радостным хохотом, как на хорошую шутку. И если бы мне кто-то десять лет назад сказал, что я неожиданно войду во вкус садоводства, реставрации мебели, поиска и реабилитации всяких старинных штучек, что я буду с удовольствием возить тачку, строить стены из дикого камня, копаться в каталогах растений, шить мужу рубашки, пилить, строгать, шлифовать и крыть лаком - я бы плюнула тому наглецу в глаза и забила бы его ногами в живот за грязные инсинуации.

А теперь оказалось, что я превратилась в очень хозяйственную собственницу, и что мне все в кайф, и мои цветы - самые красивые, а лужайки – самые зеленые. И еще меня все хвалят, и водят смотреть на мое творчество знакомых, и вообще лет через десять я могу легко выиграть конкурс "лучший парк Комманжа!" Когда я все это рассказываю маме по телефону, она красиво вздыхает и говорит, что это ведь она меня всему научила и вырастила такой трудолюбивой. И что у меня было необычайно счастливое детство. Я глотаю обиду, потому что ничего другого мне делать не остается - не брошу же я ее? Еще она меня постоянно ругает за все, что я делаю, а когда я ее спрашиваю, почему меня здесь все хвалят, а она - нет, мама говорит, что должен же кто-то сказать мне правду и открыть мне на меня глаза.

В результате у меня в жизни все тип-топ, со всем я разобралась, вот только с мамой ну никак не получается, хоть ты тресни. Это уже, наверное, навсегда?

///

Это я писала кому-то шесть лет назад. В тот период меня колбасило по полной программе: я постоянно вела с мамой внутренний диалог, подавая реплики за нее, объясняя, оправдываясь, срываясь на крик. Это тянулось лет пять и доходило до клинки, так, что я ни о чем другом думать не могла, и боялась кому-то об этом рассказать, потому что прекрасно понимала, что это за границами нормальности.

Меня отпустило, когда я прочитала “Похороните меня за плинтусом”. Психотерапевтический эффект был колоссальный: мне стало абсолютно все равно. Совсем-совсем все равно. Когда мама  начинает очередное выступление – я кладу трубку и перезваниваю через неделю. Я не могу, когда на меня кричат. Я не хочу кричать в ответ. И я не хочу снова оказаться в ситуации беспомощного ребенка, которому можно только терпеть и подчиняться.

Собственно, к чему это я? Наверное, к тому, что детей надо любить. И не делать их заложниками собственных амбиций и реализаторами своих несбывшихся мечт.