Пойти в баню

Вылезла из ванной с морской солью, мандаринами и лавандой, вся довольная, с отмытыми от морилки ногтями и без единого микрона пыли на морде лица.

Пока отмокала, вспоминала баню. В Алексине по субботам люди ходили в баню. Некоторые ходили туда по другим дням, но все приличные люди – по субботам. Это был клуб. Социальная жизнь во всей ее наготе. Сначала люди ждали в очереди на лестнице, кто сидя на ступеньках, кто стоя, а те, кто поближе ко входу – на лавочке на площадке, рассказывали жизнь, обменивались новостями из разных районов города. Когда  очередная партия розовых тетенек вываливалась на лестницу из раздевалки, банщица запускала следующих. Вход стоил 20, что ли, копеек, и еще 10 – чтобы посушить волосы под феном. Многие не сушили, закутывали их платком, сверху – шапку, и домой по морозу. В предбаннике стояли лавки с вешалками, найти два места рядом было сложно (мы ходили с мамой), из моечного отделения через постоянно открывавшуюся дверь вырывались клубы пара и пахло резиновыми шлепанцами, вениками, хозяйственным мылом, березовыми дровами и сотнями женских тел.

У нас для бани была специальная сумка из капрона, в которую складывались вьетнамки (чтобы не подхватить грибковых заболеваний), коричневые мочалки из натуральной губки, мыло в коробочке, расческа, соль, баночка меда, пластмассовая емкость от моющего средства “Персоль” с распаренным черным хлебом, другая такая же со взбитыми яйцами, пемза, ножницы для стрижки ногтей, березовый веник, полотенца, вязаные шапочки и сменное белье.

В моечном отделении стояли большие низкие столы из гранита на железных ножках. Цинковые тазики наполнялись водой из-под крана без смесителя, горячую и холодную воду надо было наливать раздельно, проверяя температуру пальцем, потом тазик ставили на свободное место и начинался процесс, который в среднем длился часа два. Душ – намыливание - растирание мочалкой - снова душ - растирание всего тела мелкой солью – парилка – душ - вздох в предбаннике. Снова намыливание – мочалка – душ – обмазывание всего тела медом – парилка – душ – парилка и нахлестывание веником на верхней полке, там, где температура ползет к девяноста градусам и от огромной русской печи тянет раскаленным паром с запахом душицы, мяты и березовых почек. Снова предбанник, намазывание волос целительной смесью из черного хлеба или яиц (мама не признавала шампуней, считала, что от них выпадают волосы, а мыло было только детское, самое полезное, до сих пор помню его запах) и снова в парилку, чтобы волосы пропитались лечебным.

И все эти голые тела, молодые, старые, в самом соку, белые, или с колхозным загаром, когда коричневые только ноги и руки и ободок вокруг шеи, костлявые старухи со вздувшимися животами, перекошенные близнецы-инвалиды, родившееся с какой-то травмой, от чего тела их казались скрученными по спирали, и летающие из стороны в сторону груди той, кому соседка надраивает спину мочалкой, и татарки, выщипывающие волосы в интимных местах под удивленные взгляды славянок, маленькие мальчики (и тогда я узнала, чем мы отличаемся, а мама говорила “не смотри!”, а еще я узнала, что маленьких девочек берут иногда в мужское отделение, и у меня просто дух перехватывало) и красота, и уродство, все вперемешку, под ровный гул женских голосов и шум льющейся всюду воды.

Иногда мерная жизнь муравейника взрывалась громкими криками: за окном второго этажа появлялось в темноте чье-то расплющенное лицо – это местные вуайеристы (слова такого никто не знал, поэтому говорили “козлы, извращенцы”) рискуя жизнью карабкались по кирпичной стене, чтобы полюбоваться на этот пир женского тела. Взволнованные дамы хлестали вениками по стеклу, приставляли к нему тазики и звали банщицу, которая бежала вниз и кричала на развратника плохими словами, грозя милицией.

Однажды случилось кое-что похуже. Мы узнали, что мужское отделение находится за всегда закрытой дверью в дальнем конце моечного зала, и что мужчина подглядывают в замочную скважину. Скважину срочно залепили пластилином, но все равно некоторое время молодухи как-то по-особенному вскидывались и расправляли грудь, проходя мимо.

А еще однажды заветная дверь распахнулась и в проеме нарисовался абсолютно голый человек! Это событие навсегда впечаталось в мою память, как он стоял, победно озирая наш курятник, ухмылялся, и все кричали и метались, а особо смелые навалились на него и затолкали обратно, и захлопнули дверь, и навалились на нее, горячо дыша.

Потом дверь для верности заколотили досками. С женской стороны.

Прогресс не обошел баню стороной и постепенно в ней появились разные современные приспособления, в числе прочих наибольшей популярностью у меня пользовался циркулярный душ: конструкция в форме цилиндра из железных трубок, откуда били струйки воды, и, если очень быстро крутиться и приседать, то скоро может закружиться голова и все вокруг сольется в в одну сплошную стену из кафеля, голых тел, цинковых тазиков и закончится нахлобучкой от мамы, которую тут же позовут строгие тети, недовольные использованием ценного приспособления не по назначению.

Вслед за душем появился бассейн, небольшой лягушатник, в который женщины бросались после парилки. Холодные брызги разлетались повсюду, сопровождаемые радостными криками и переливающимися через край волнами от огромных белых тел.

Когда мыться надоедало, можно было заняться играми. Любимое соревнование – кто дольше продержит голову под водой в тазике. Стоишь, согнувшись в три погибели, считаешь одни-два-пятнадцать-двадцать, в висках стучит, легкие рвутся вдохнуть, уже не важно что, пусть хоть и воду,  на счет тридцать не выдерживаешь, распрямляешься, судорожно ловишь воздух, а циничная подружка заявляет, что вовсе не тридцать, а всего двадцать пять. И как проверить?

В бане можно было встретить всех, в том числе и школьных учительниц, без укладки и без юбки, и это сначала меня смущало, а потом я прониклась этим единением, когда без одежды все равны, и в долю секунды становится понятно, что раздень нас, собери вместе – и как тут покачаешь авторитет? В голом виде авторитет пропадает полностью, и даже самая строгая училка вряд ли сможет в бане закричать “Кузина, тебе два!" По крайней мере я такого не видела никогда.

Намывшись и напарившись, мы шли домой, особенно хорошо было идти зимой: по скрипучему снегу, распространяя вокруг себя жар парилки из-под ватного пальто и черных полуботинок “прощай, молодость”. Иногда случался дополнительный бонус: из другого подъезда здания на улицу вылетала толпа дымящихся мужиков, которые бросались в снег и валялись в нем, что твои кони (про коней я тоже узнала гораздо позже, в той жизни они не водились).

Дома ставили чайник и доставали варенье из целебного экзотического фрукта фейхоа, нам его привозила с Кавказа мамина тетя, по три литра на год, и мы ели его по субботам после бани, с чаем “Три слона”, приберегаемым для этих оказий, и сухарями.

Жизнь казалась прекрасной и наполненной смыслом.