Тётя Фаня

Если бы она дожила в здравом уме до перестройки – я могла бы похвастаться наличием в семье миллиардера. Это был клубок бизнес-энергии, который в самые застойные годы, когда любое предпринимательство грозило статьей (да-да, мои молодые читатели, тоскующие по СССР, тогда за то, что вы учите на своих  факультетах менеджмента и коммерции, сажали и конфисковывали имущество, это вам не мороженое по двадцать две копейки, это гораздо серьезнее) умудрялся проворачивать финансовые операции на многие тысячи рублей и изящно уходить от ответственности.

Тётя Фаня была младшей в семье моей прабабушки, любимицей, красоткой, из, знаете, этих, которые “маленькая собачка до старости щенок”. Сразу после школы она уехала с Урала в Москву, где сочинила себе другую биографию (ее отец был служащим, она превратила его в пролетария, пострадавшего от царизма) и поступила на рабфак. Сделала карьеру в области модельного бизнеса: долгое время была одним из ведущих модельеров СССР по трикотажу, разрабатывала рисунки и цвета тканей, очень любила все яркое, авангардное, не боялась смелых сочетаний, ассиметрии в фасонах, вообще, графика была ее сильной стороной. Очень часто во всевозможных конкурсах ее работы занимали сразу три первых места. В свободное от работы время она шила, причем одинаково хорошо как муляжным способом, так и по построенным ею самой выкройкам. Когда моя мама выходила на улицу в сшитой тётей Фаней одежде, за ней шли толпы поклонников и потом долго стояли у подъезда в надежде еще раз увидеть это чудо. Мне рассказывали про какой-то феерический розовый брючный костюм. Я могу себе это представить: мама в молодости была хрупкой красавицей-брюнеткой с длинными шикарными волосами, розовый брючный костюм на ней мог лишить сна и воли кого угодно.

Поскольку у тёти Фани был неограниченный доступ к опытным образцам ткани, она не стеснялась использовать их для улучшения собственного благополучия: раз в год она объезжала всех своих братьев-сестер, числом 12, а также племянников-племянниц и многочисленных друзей-приятелей, собирала заказы на самые ходовые в те времена изделия: батники (помните батники?), водолазки, как у Высоцкого, деловые костюмы, платья, юбки и брюки, снимала мерки, записывала все в тетрадку, а затем развозила заказы клиентам. Один батник стоил 50 рублей, я точно помню. Десять батников – 500. Сто – 5000. Шила она быстро и поточным методом, как на фабрике, прогоняя каждый раз многократно одну операцию. Дома у нее стояла электрическая машинка и оверлок, так что качество было отменное, лучше, чем магазинное. Не говоря о том, что и подобных изделий в те времена днем с огнем было не найти: тётя Фаня широко использовала свои связи в московском Доме моделей, где всегда можно было найти новые коллекции западных модельеров.

Когда мне было лет десять, тётя Фаня открыла новую золотую жилу. В нашем городе была картонная фабрика. Для проката картона использовалась шерсть, которая (естественно) разворовывалась несунами, и во дворах можно было часто видеть бабушек, которые распускали рулоны шерсти на нитки, привязав их между тополями. Затем те же бабушки вязали из шерсти свитера, материал был хороший, финский, свитера получались очень теплые и ноские. Затем их продавали на местном рынке по цене 40-50 рублей за штуку. Тётя Фаня быстро поняла, какое богатство тут скрывается, и начала скупать свитера оптом, набивать ими большие мешки, которые везла сначала автобусом в Москву, а затем поездом – в Сибирь, в Тюмень и Нижневартовск, где жили соответственно ее сестра и брат. Там она продавала свитера на рынке за 100 рублей, в холодном климате они расходились, как горячие пирожки. Рентабельность операции с учетом стоимости недорогих билетов и бесплатного проживания в точках скупки и сбыта была колоссальная.

В какой-то момент тётя Фаня поняла, что расходы и время можно сократить, если найти агента в точке закупки. Она предложила участие в бизнесе мой маме. И мы начали каждое воскресенье ходить на рынок и скупать свитера. Затем мама зашивала их в посылки и отправляла в Тюмень по почте. В предчувствии высоких доходов мама стала позволять нам небывалую роскошь: покупать время от времени на том же рынке баночку соленых грибов, мёда, или какой-нибудь фрукт, или грецкие орехи. Появилось ощущение, что мы скоро разбогатеем.

Дальше случилось непонятное:  то ли моя мама не поняла, о каком проценте с оборота идет речь, то ли тётя Фаня элементарно маму кинула, но в итоге выяснилось, что маме не причитается ничего или какие-то копейки, короче, грибы и мёд вышли нам боком, вогнав в непредвиденные расходы.

К этому моменту любимый сын тёти Фани, алкоголик Валера, окончательно спился и начал устраивать пьяные дебоши. Однажды ночью в нашей квартире раздался звонок: на пороге стояла практически раздетая тётя Фаня, в одном чулке и разномастных сапогах, на грани истерики. Напившийся Валера разыгрался и решил узнать, что получится, если подвесить мать на крюк, на котором держится люстра. Крюк не выдержал веса, тёте Фане удалось спастись из петли и последним автобусом уехать из Москвы куда глаза глядят. Жизнь с сыном стала невозможной, и тётя Фаня сделал свой следующий коммерческий ход: она купила дачу в Алексине, прямо рядом с нашей, через три участка. Вместо того, чтобы, как все нормальные дачники, сажать картошку и кабачки, тётя Фаня перепахала, как трактор, весь участок, сделала высокие грядки, закрыла их черной пленкой и посадила клубнику. Клубника в сезон стоила пять рублей за кило. Тётя Фаня производила ее тоннами. Когда кончался сезон клубники – она переключалась на цветы, которые тоже хорошо расходились, их она сдавала оптом бабушкам, которые продавали их перед универмагом. А тепличные ранние огурчки уходили влет. Деньги лились рекой. Зимой продолжался бизнес со свитерами. Шитье она забросила, потому что доступ к машинке и оверлоку перекрывал любознательный экспериментатор Валера.

Помимо незаурядных способностей к бизнесу тётя Фаня обладала также отличными организаторскими талантами: например, она электрифицировала наш дачный поселок. Сама ходила по инстанциям, получала разрешение, собирала деньги с дачников, договаривалась с подрядчиком, короче, благодаря ей у нас на даче зажглась лампочка Ильича и стало можно готовить на электроплитке вместо керосинки.

Сейчас, вспоминая все это, я думаю, что, сохрани она ясность мышления до начала залоговых аукционов, быть бы ей в рядах российских олигархов. Но ее подкосила смерть Валеры. Однажды, приехав домой, в Москву, она обнаружила квартиру запертой изнутри. Дверь выломали с милицией, а на диване нашли полуразложившийся труп сына. Смерть признали естественной, от алкогольного отравления. Потеряв самого любимого чиловека, тётя Фаня начала потихоньку сходить с ума.

Старость ее была страшной. Отношения с дочерью были испорчены насмерть, многолетние антисемитсткие издевки над зятем принесли свои плоды: ее не пускали на порог. Иногда дочери звонили из милиции и просили подвердить, что вот эта старушка, которую нашли голой и опутанной какими-то веревками на вокзале, действительно является тем, за кого себя выдает. Дочь подверждала. В последние годы мы установили над ней поочередное шефство: раз в неделю кто-то из родственников заезжал к ней проверить, дома ли она, и есть ли у нее еда. Принесенная еда стояла месяцами на балконе, гнила, а тётя Фаня превращалась в скелет. Когда я приходила к ней, мне приходилось зажимать нос руками, такая там стояла вонь. Она никого не узнавала, но была очень мила, любезна, и изъявляла готовность знакомиться заново.

Когда стало ясно, что одна она уже не справляется совершенно, и периоды помрачения рассудка сливаются в одну длинную черную полосу, ее положили в дом престарелых, где она и умерла несколько месяцев спустя.

Когда я рабирала ее кваритиру, я нашла в шкафах тонны съеденных молью тканей и многие тысячи дореформенных рублей, которые уже не подлежали обмену. Этих денег хватило бы на Волгу, несколько кооперативов в Москве и многие годы жизни, ни в чем себе не отказывая. Было странно смотреть на эти бумажки, потерявшие всякую ценность.

Меня тётя Фаня всегда любила, называла “доня”, запрещала мне называть ее бабушкой, а только тётей, потому что “бабушка” старит, подбрасывала мне время от времени рублик на карманные расходы, а однажды даже подарила мне велосипед. Я отвечала ей взаимностью. Она была веселая и заводная, очень трудолюбивая, у нее все горело в руках, и рядом с ней казалось, что в жизни нет ничего невозможного. Нас отдалил друг от друга мой внебрачный муж, еврей. Тётя Фаня сочла такой выбор предательством (мало разве было зятя?) и прекратила со мной отношения в одностороннем порядке.

Ирония ситуации заключалась в том, что, когда ее хоронили, поздней промозглой осенью, из четверых мужчин, несших гроб, трое были евреями, включая моего тогдашнего гражданского мужа.

Но я все равно всегда о ней вспоминаю с самыми теплами чувствами. Выдающаяся была личность. Шапо.